"Обзор практики межгосударственных органов по защите прав и основных свобод человека N 5 (2021)"

Актуальная версия документа в системе КонсультантПлюс

ВЕРХОВНЫЙ СУД РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ОБЗОР

ПРАКТИКИ МЕЖГОСУДАРСТВЕННЫХ ОРГАНОВ ПО ЗАЩИТЕ ПРАВ

И ОСНОВНЫХ СВОБОД ЧЕЛОВЕКА

N 5 (2021)

В силу пункта 10 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 10 октября 2003 года N 5 "О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации" "толкование международного договора должно осуществляться в соответствии с Венской конвенцией о праве международных договоров от 23 мая 1969 года (раздел 3; статьи 3 - 33). Согласно пункту "b" части 3 статьи 31 Венской конвенции при толковании международного договора наряду с его контекстом должна учитываться последующая практика применения договора, которая устанавливает соглашение участников относительно его толкования".

В целях эффективной защиты прав и свобод человека судам необходимо при рассмотрении административных, гражданских дел, дел по разрешению экономических споров, уголовных и иных дел учитывать правовые позиции, сформулированные межгосударственными органами по защите прав и свобод человека <1>.

--------------------------------

<1> В рамках настоящего Обзора понятие "межгосударственные органы по защите прав и основных свобод человека" охватывает Европейский Суд по правам человека (далее также - Европейский суд, Суд).

В сфере административно-правовых отношений

недопустимость депортации (выдворения) лица за пределы

Российской Федерации в случае, если в государстве,

в пределы юрисдикции которого предполагается осуществить

депортацию (выдворение) лица, последний столкнется

с реальной угрозой нарушения права на жизнь, права

не подвергаться пыткам, жестокому и унижающему

человеческое достоинство обращению

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по правам человека по жалобе N 30227/18 "Юсупов против Российской Федерации" (вынесено и вступило в силу 1 декабря 2020 года), которым установлено нарушение статьи 3 Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 года (далее - Конвенция) в связи с депортацией заявителя в Республику Узбекистан (где для него, по мнению Европейского Суда, существовал риск подвергнуться жестокому обращению ввиду преследования его узбекскими властями в связи с преступлениями религиозного характера), статьи 3 Конвенции в ее процессуальном аспекте ввиду отсутствия надлежащего расследования в отношении предполагаемого жесткого обращения с заявителем при осуществлении его депортации и статьи 34 Конвенции в связи с несоблюдением обеспечительной меры, назначенной Европейским Судом по правам человека в соответствии с правилом 39 Регламента Суда. Одновременно отклонена жалоба заявителя на предполагаемое жестокое обращение с ним при осуществлении депортации (материальный аспект статьи 3 Конвенции).

Суд отметил, что в ходе рассмотрения дела о предоставлении статуса беженца заявитель утверждал - его преследовали за экстремизм и он подвергался риску жестокого обращения в Республике Узбекистан. Кроме того, в постановлениях об объявлении заявителя в розыск и о его задержании, а также в запросе о его экстрадиции узбекские власти в качестве соответствующего основания однозначно указывали предъявление заявителю обвинений в совершении преступлений религиозного и политического характера. Таким образом, по мнению Европейского Суда, российским властям были представлены доказательства, способные подтвердить, что заявитель принадлежал к уязвимой группе лиц, которые систематически подвергались в Республике Узбекистан жестокому обращению в нарушение статьи 3 Конвенции, и высылка которых подвергла бы их реальному риску такого жестокого обращения (пункт 48 постановления).

Как усматривалось из текста постановления, миграционная служба, рассмотрев ходатайство заявителя о предоставлении ему статуса беженца, не провела тщательного анализа его жалобы. Обоснования жалобы ограничились общими утверждениями об отсутствии каких-либо рисков для заявителя; не было проведено рассмотрения жалобы в свете докладов об обращении с лицами, обвиняемыми в экстремистских преступлениях в Республике Узбекистан. Кроме того, учитывая отсутствие доступа к документам и его адвокату, а также поспешность, с которой была осуществлена депортация заявителя, Суд счел, что заявитель не имел никакой реальной возможности обратиться в национальные суды для рассмотрения его дела и оценки его жалоб в контексте процедуры получения статуса беженца или депортации. Поверхностное рассмотрение ходатайства заявителя о предоставлении ему статуса беженца вместе с отсутствием какой-либо возможности для заявителя подать жалобу на такое решение или на решение о депортации, по мнению Суда, "расчистило путь для депортации заявителя". Таким образом, Суд пришел к выводу, что внутригосударственные органы власти не оценили должным образом жалобу заявителя о риске жестокого обращения в Республике Узбекистан (пункт 49 постановления).

Поскольку внутригосударственные органы власти не провели надлежащей оценки утверждения заявителя, то Суд вынужден был отдельно рассмотреть вопрос наличия такой угрозы в отношении заявителя в случае его выдворения в Республику Узбекистан. Суд установил: заявителю было предъявлено обвинение в участии в запрещенной властями Республики Узбекистан религиозной организации. Европейский Суд уже приходил к выводу, что лица, чьей экстрадиции требовали узбекские власти в связи с предъявленными им обвинениям в совершении преступлений религиозного или политического характера, входят в уязвимую группу лиц, которые в случае выдворения в Республику Узбекистан могут быть подвергнуты реальному риску обращения, противоречащего статье 3 Конвенции. Названное дело, согласно позиции Суда, идентично этим делам, учитывая характер предъявленных заявителю обвинений, способ предъявления обвинения в отношении заявителя, способ осуществления депортации и отсутствие достаточных гарантий против незаконных действий органов власти. Суд не нашел оснований в указанном деле отступать от своих предыдущих выводов по данному вопросу. Хотя Суд отметил некоторые признаки улучшения ситуации, указанные в независимых докладах, ничто из представленных сторонами доводов в деле или соответствующих материалов из независимых международных источников на данный момент не дает достаточных оснований для вывода о том, что эти лица, преследуемые в связи с преступлениями религиозного характера, более не подвергаются такому риску (пункт 50 постановления).

На основании вышеизложенного Суд резюмировал, что депортация заявителя в Республику Узбекистан 6 июля 2018 года представляла собой нарушение статьи 3 Конвенции.

Заявитель также жаловался в соответствии со статьей 3 Конвенции на то, что он подвергся жестокому обращению во время перевозки в аэропорт <2>, и не было проведено эффективного расследования по его заявлениям о жестоком обращении.

--------------------------------

<2> Как усматривалось из текста постановления, "23 июля 2018 года адвокат заявителя в [Республике] Узбекистане г-жа Р. [провела с ним беседу] в следственном изоляторе. Согласно показаниям, полученным от заявителя, 6 июля 2018 года при его освобождении из исправительной колонии его встретили трое мужчин в штатском. Они заставили его признать и подписать официальный отказ от своего ходатайства о предоставлении статуса беженца, а также нецензурно выражались в его адрес. Затем они надели на него наручники и отвели в машину, и он попросил их прекратить ругаться, так как он был мусульманином. Затем они втолкнули его в машину и начали избивать, надев на него черную маску с отверстиями для глаз задом наперед. Они поехали в аэропорт, примерно через час остановились, чтобы сходить в туалет, и сняли маску после того, как он сказал им, что будет сохранять спокойствие. В течение остальных двух с половиной часов его везли без маски, но в наручниках. Около 10:00 они остановились возле леса, его приковали наручниками к дереву, один из мужчин охранял его, а двое других отдыхали в автомобиле. В течение примерно шести - восьми часов он стоял в таком положении, подвергаясь укусам комаров, и ему не давали ни есть, ни пить. После этого они стали ездить по разным аптекам в поисках лекарств, которые требовалось купить мужчинам. После этого около двух часов он сидел в машине возле леса. Когда они прибыли в аэропорт, заявителя зарегистрировали на рейс и доставили в самолет, где его встретили два других человека в штатском, говорящих по-узбекски. Они не представились. Мужчины заключили его в наручники, мешковатую маску и забрали его вещи. Он не мог ничего видеть на борту, но слышал, что там были другие пассажиры, мимо которых его провели в наручниках. Когда самолет начал выруливать на взлет, он попросил снять наручники. Вместо этого его отвели в хвост самолета, где несколько раз ударили. Ему приказали ни с кем не разговаривать и никуда не смотреть. Примерно через тридцать - пятьдесят минут с него сняли маску, дали еду, и он впервые поел в тот день. Затем [сотрудники] обыскали его вещи и допросили" (пункт 28 постановления).

Прежде всего, Суд рассмотрел жалобу заявителя на непроведение эффективного расследования в связи с его утверждениями о жестоком обращении.

Суд напомнил - когда лицо выдвигает небезосновательную жалобу о том, что подвергалось жестокому обращению в нарушение статьи 3 Конвенции, положения данной статьи подразумевают то, что требуется проведение эффективного официального расследования, способного привести к установлению личности и наказанию виновных (пункт 58 постановления).

Суд отметил, что еще 25 июля 2018 года, вскоре после депортации заявителя, последний отправил сообщение о преступлении в связи с жестоким обращением с ним в Следственный комитет Российской Федерации. В этом сообщении он подробно описал обстоятельства, при которых была осуществлена его депортация, и жестокое обращение, которому он предположительно подвергся. Таким образом, органы власти были обязаны провести эффективное расследование по убедительной жалобе заявителя о жестоком обращении, удовлетворяющее требованиям статьи 3 Конвенции. Однако, исходя из материалов дела, Суд обратил внимание на то, что в течение почти семи месяцев не было предпринято никаких существенных процессуальных действий для рассмотрения сообщения заявителя о преступлении. Доследственная проверка в связи с жалобой на предполагаемое жестокое обращение в отношении заявителя была начата только 21 февраля 2019 года, а 24 февраля 2019 года она была продлена до 23 марта 2019 года в связи с необходимостью сбора дополнительных документов и проведения дополнительных следственных действий. Европейскому Суду не сообщили о том, были ли допрошены сотрудники МВД или другие лица в связи с предполагаемым жестоким обращением заявителя, были ли проведены необходимые проверки и были ли собраны и изучены документы. Ход и/или результаты этого производства оставались неясными для Суда, учитывая, что стороны не представили никаких доводов или доказательств в этой связи (пункт 59 постановления).

Судом было отмечено, что неспособность властей оперативно начать доследственную проверку после сообщения заявителя о преступлении, их бездействие в течение длительного периода и явное отсутствие каких-либо надлежащих процессуальных действий в отношении утверждений заявителя свидетельствуют о том, что эффективная проверка по утверждениям заявителя о предполагаемом жестоком обращении с заявителем не была проведена в соответствии с требованиями статьи 3 Конвенции. Принимая во внимание вышеизложенное, Суд счел - имело место нарушение статьи 3 Конвенции в ее процессуальном аспекте (пункт 61 постановления).

Суд отметил, что стороны спорили о том, применялись ли к заявителю оспариваемые средства принуждения или физическая сила после его освобождения из исправительной колонии и до его прибытия в аэропорт 6 июля 2018 года. Власти отрицали жестокое обращение и не представили никаких документов или записей, касающихся обстоятельств перевозки заявителя в аэропорт Домодедово и обращения с ним во время этой поездки. Заявитель представил показания, включавшие хронологию и описание оспариваемого жестокого обращения. Однако Суд подчеркнул, что замечания заявителя не содержали ни свидетельских показаний, которые могли бы подтвердить версию событий заявителя, ни медицинских документов или других доказательств, подтверждающих его утверждения (пункт 62 постановления).

Суд признал, что заявитель, скорее всего, не мог бы обратиться за медицинской помощью или запросить какие-либо документы, касающиеся предполагаемого жестокого обращения с ним, в силу обстоятельств, при которых была осуществлена его депортация. Тем не менее из-за недостаточности доказательств в материалах дела заявителя Суд не может исключить ни версию событий властей, ни версию заявителя, и сделать вывод "вне разумного сомнения", что сотрудники, ответственные за депортацию заявителя, подвергли его обращению, запрещенному статьей 3 Конвенции, как утверждал заявитель (пункт 63 постановления). С учетом изложенного Суд не установил нарушения материального аспекта статьи 3 Конвенции в отношении предполагаемого жестокого обращения с заявителем.

Заявитель жаловался на то, что его депортация являлась нарушением обеспечительных мер, назначенных Судом в соответствии с правилом 39 Регламента Суда.

Суд напомнил, что в силу статьи 34 Конвенции Договаривающиеся Государства обязуются воздержаться от каких-либо действий или от бездействия, которые могут помешать эффективному осуществлению заявителем права на подачу индивидуальной жалобы, что, как это последовательно подтверждается, представляет собой краеугольный камень системы Конвенции. Статья 34 будет нарушена, если, по мнению Суда, органы власти государства-участника не примут меры, которые разумно могли бы быть приняты с целью применения обеспечительной меры, указанной Судом. При рассмотрении жалобы на основании статьи 34 в отношении предполагаемого несоблюдения Договаривающимся Государством обеспечительной меры, Суд не рассматривает, являлось ли его решение о применении обеспечительной меры верным. Обязанностью именно государства-ответчика является доказать Суду, что обеспечительная мера была соблюдена или, в исключительном случае, что существовало объективное препятствие, которое помешало соблюдению такой меры, и что власти предприняли все шаги для устранения препятствия и информирования Суда о ситуации (пункт 72 постановления).

Суд отметил, что события, предшествовавшие депортации заявителя, вызвали обеспокоенность Суда. В частности, Суд указал, по меньшей мере, на две задержки во внутригосударственных производствах, которые были необоснованными и произошедшими не по вине заявителя. Эти задержки, по мнению Суда, способствовали депортации заявителя, несмотря на обеспечительные меры, указанные Судом. Во-первых, Суд отметил, что адвокату заявителя Р. по причинам, не зависящим от ее действий, потребовалось две недели, чтобы получить заверенную доверенность от администрации исправительной колонии, и она получила ее только за два дня до депортации. Эта задержка не позволила ей своевременно обратиться от имени заявителя в органы, занимающимися вопросами миграции и/или в национальные суды. Во-вторых, копия решения о депортации была предоставлена заявителю и его адвокатам с опозданием; наряду с отсутствием каких-либо официальных разъяснений по данному вопросу со стороны органов по вопросам миграции это не позволило заявителю своевременно представить в Суд обоснованное ходатайство в соответствии с правилом 39. Суд также нашел тревожным тот факт, что местонахождение заявителя в день его депортации было неизвестно, и он был лишен каких-либо контактов со своими адвокатами, которые безуспешно пытались найти его. Кроме того, Суд указал - депортация заявителя произошла, несмотря на постановление национального суда, приостановившего ее осуществление (пункт 73 постановления).

Суд принял к сведению довод властей о том, что они получили уведомление от Суда об обеспечительной мере в нерабочее время, а также что у них оставалось очень мало времени для ее надлежащего рассмотрения. Однако, по мнению Суда, в обстоятельствах данного дела отсутствие времени не может рассматриваться как объективное препятствие, которое помешало национальным органам власти выполнить указание Суда об обеспечительной мере (пункт 74 постановления).

Суд уже указывал на неоднократное неисполнение российскими властями обеспечительной меры, установленной в соответствии с правилом 39 Регламента Суда в делах заявителей, которые были обвинены в Республике Узбекистан и в Республике Таджикистан в совершении преступлений, связанных с экстремизмом или терроризмом и которые исчезли или были незаконно перевезены в эти страны. Суд счел, что депортация заявителя в деле не была результатом предполагаемой медлительности заявителя или нехватки времени для рассмотрения [указания Суда об обеспечительной мере], как утверждали власти. Поведение внутригосударственных органов власти в отношении заявителя, включая задержки с заверением доверенности и несвоевременное предоставление ему копии решения о депортации, свидетельствовало, по мнению Суда, об их твердой решимости депортировать заявителя немедленно после его освобождения из исправительной колонии (пункт 75 постановления).

Суд резюмировал: в конкретных обстоятельствах дела органы власти нарушили обеспечительную меру, установленную в соответствии с правилом 39 Регламента Суда, и они не выполнили свои обязательства по статье 34 Конвенции.

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по правам человека по жалобе N 84022/17 "Н.О. против Российской Федерации" (вынесено и вступило в силу 2 февраля 2021 года), которым исключена из списка дел, подлежащих рассмотрению, жалоба заявителя с учетом статей 3 и 13 Конвенции на его выдворение в Республику Узбекистан (где, по его мнению, для него существовал риск подвергнуться жестокому обращению). Одновременно установлено нарушение статьи 34 Конвенции в связи с несоблюдением обеспечительной меры, определенной Европейским Судом в соответствии с правилом 39 Регламента Суда.

Суд счел целесообразным, прежде всего, рассмотреть необходимость продолжения рассмотрения жалобы в соответствии с критериями, установленными статьей 37 Конвенции.

Суд повторил, что представитель заявителя должен не только предоставить доверенность или письменный документ о полномочиях (пункт 3 правила 45 Регламента Суда), но важно также поддерживать контакт с заявителем на протяжении всего разбирательства. Такой контакт необходим как для того, чтобы узнать больше о конкретной ситуации заявителя, так и для подтверждения постоянного интереса заявителя в продолжении рассмотрения его жалобы (пункт 29 постановления). В ряде дел, в рамках которых заявитель не был в контакте напрямую с Судом, Суд постановил, что для представителей крайне важным является продемонстрировать, что они получили конкретные и четкие инструкции от предполагаемых жертв по смыслу статьи 34 Конвенции, от имени которых они предположительно действуют (пункт 30 постановления).

Ранее Суд постановил, что он не может игнорировать в целом нестабильные условия жизни просителей убежища и другие события, которые могут временно помешать общению между законным представителем и заявителями. Так, Суд признал - контакт между законным представителем и заявителями имел место через третьих лиц в случаях, когда такой контакт был регулярным и подтверждался соответствующими документами. Однако Суд исключил жалобы из списка дел, подлежащих рассмотрению, в связи с отсутствием контакта между указанными лицами, в случаях, где информация о местонахождении заявителей или обстоятельствах контакта оказалась недостаточной, противоречивой или необоснованной. Например, Суд счел доказательство контакта необоснованным в тех случаях, когда заявители или их законный представитель не представили каких-либо документов, подтверждающих их правовой статус, или когда они предоставили только ссылку на учетную запись заявителя в Facebook без дальнейших объяснений. Суд обратил внимание на то, что по делу "Н.Д. и Н.Т. против Испании" было установлено наличие контакта - в отсутствие доводов властей об обратном - адвокаты заявителей предоставили подписанный и содержащий отпечатки пальцев документ о полномочиях, оставались на связи с ними по телефону и WhatsApp и передавали конкретные сообщения от заявителей во время слушания (пункт 31 постановления).

Суд пришел к выводу: представители заявителя в настоящем деле не смогли продемонстрировать наличие постоянного контакта с ним и тот факт, что они получили от него конкретные и четкие инструкции (пункт 36 постановления).

С учетом вышеизложенного и в соответствии с пунктом 1 "с" статьи 37 Конвенции Суд резюмировал - продолжение рассмотрения жалобы по статьям 3 и 13 Конвенции более не является оправданным. Суд также счел, что никакие конкретные обстоятельства, относящиеся к соблюдению прав, гарантированных Конвенцией или Протоколами к ней, не требовали от него продолжения рассмотрения жалобы согласно пункту 1 статьи 37. Таким образом, данное дело было исключено из списка дел, подлежащих рассмотрению, в той части, которая касается жалоб в соответствии со статьями 3 и 13 Конвенции. Однако Суд отметил, что в силу пункта 2 статьи 37 Конвенции жалоба может быть восстановлена в списке дел, если обстоятельства оправдывают это (пункт 37 - 38 постановления).

Представители заявителя жаловались на то, что его выдворение в Республику Узбекистан было нарушением обеспечительных мер, указанных Судом в соответствии с правилом 39 Регламента Суда.

Суд повторил - в силу статьи 34 Конвенции Договаривающиеся Государства обязуются воздерживаться от любых действий или бездействия, которые могут препятствовать эффективному осуществлению права на подачу индивидуальной жалобы. Это право, как последовательно подтверждается, представляет собой краеугольный камень системы Конвенции. Согласно сложившейся прецедентной практике Суда несоблюдение государством-ответчиком обеспечительной меры влечет за собой нарушение этого права (пункт 42 постановления).

Как было установлено Судом и это не оспаривалось, депортация заявителя произошла 25 января 2018 года - через шесть дней после предписания 19 января 2018 года обеспечительной меры в соответствии с правилом 39 Регламента Суда, через три дня после того, как информация о данной мере была направлена компетентным органам 22 января 2018 года, и на следующий день после того, как власти получили эту информацию 24 января 2018 года. Было установлено, что после предписания Судом этой меры Аппарат Уполномоченного Российской Федерации при Европейском Суде по правам человека был надлежащим образом уведомлен об этом и передал эту информацию компетентным органам по обычным каналам связи (пункт 44 постановления).

По мнению Суда, вопросы, касающиеся межведомственной связи между российскими органами власти и наличия "необходимых и неизбежных процедур" для передачи информации об обеспечительных мерах, представляются актуальными для анализа соблюдения государством предписания обеспечительной меры. Однако Суд не счел в обстоятельствах данного дела необходимым рассматривать эти вопросы (пункт 46 постановления).

Следовало признать, что практические аспекты обмена информацией между различными ведомствами могут представлять определенные трудности для немедленного осуществления обеспечительной меры, указанной Судом. Однако, по мнению Суда, представляется, что шестидневный срок в указанном деле - включая три рабочих дня - сам по себе, а также при его рассмотрении в контексте имеющихся современных технологий был вполне достаточным для того, чтобы все компетентные и соответствующие органы власти были уведомлены о том, что высылка заявителя в Республику Узбекистан была приостановлена Судом (пункт 47 постановления).

Приведенные выше соображения позволили Суду сделать вывод о том, что ничто объективно не препятствовало соблюдению меры, указанной Судом в соответствии с правилом 39 Регламента Суда, и что, не соблюдая эту меру, власти не выполнили своих обязательств по статье 34 Конвенции.

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по правам человека по жалобам N 25079/19, 18570/19 "М.Л. и другие против Российской Федерации" (вынесено и вступило в силу 6 апреля 2021 года), которым исключены из списка дел, подлежащих рассмотрению, жалобы заявителей согласно статьям 2, 3 и 13 Конвенции о наличии в отношении них риска смерти и/или жестокого обращения в случае их высылки в Северную Корею и предполагаемое отсутствие эффективных национальных средств правовой защиты от соответствующих нарушений (отмечено отсутствие фактической высылки заявителей с территории Российской Федерации в Северную Корею). Одновременно по жалобе N 25079/19 Европейский Суд установил нарушение подпункта "f" пункта 1 и пункта 4 статьи 5 Конвенции в связи с незаконным содержанием заявителя под стражей в центре временного содержания иностранных граждан (без указания срока такого содержания) и отсутствием у заявителя доступа к периодическому судебному пересмотру его содержания под стражей.

Рассматривая вопрос о необходимости исключения из списка дел, подлежащих рассмотрению, жалобы заявителей согласно статьям 2, 3 и 13 Конвенции на наличие в отношении них риска смерти и/или жестокого обращения в случае их высылки в Северную Корею и предполагаемое отсутствие эффективных национальных средств правовой защиты от соответствующих нарушений, Европейский Суд обратил внимание на следующее.

В отношении М.Л. Суд отметил, что решением областного суда было отменено постановление о его выдворении и заявитель был освобожден из мест принудительного содержания, указав на отсутствие какой-либо информации о готовности какого-либо государства принять его, а также на отсутствие какой-либо реальной возможности направить М.Л. за пределы Российской Федерации. Что касается Ф. и З., то соответствующие органы не принимали постановлений или решений, направленных на их выдворение или депортацию (пункт 34 постановления).

Суд установил, что миграционный статус заявителей не был оформлен в официальном порядке. В связи с этим заявители, как правило, обязаны были покинуть Российскую Федерацию добровольно; если они этого не сделают, они бы столкнулись с риском депортации, но Суд в отношении аналогичных обстоятельств уже указывал - вышеизложенное не обязательно означает, что выдворение заявителя является неизбежным и неминуемым. В соответствии с российским законодательством перед высылкой иностранца должно быть вынесено конкретное решение о выдворении иностранца из страны - например, постановление о выдаче, решение о наложении наказания в виде административного выдворения за административное правонарушение или постановление о нежелательности его нахождения в Российской Федерации, предписывающее его депортацию; любое подобное решение о высылке может быть оспорено. Однако до настоящего времени, указал Суд, такого решения в отношении заявителей принято не было; фактически, они даже не были идентифицированы как граждане Северной Кореи (что повысило бы риск их высылки в эту страну) (пункт 35 постановления).

Суд принял к сведению довод заявителей о том, что как установление их личности, так и их высылка могут в соответствии с Соглашением между Правительством Российской Федерации и Правительством Корейской Народно-Демократической Республики о передаче и приеме лиц, незаконно въехавших и незаконно пребывающих на территории Российской Федерации и Корейской Народно-Демократической Республики от 2 февраля 2016 года (далее - Соглашение) происходить за пределами правовых рамок, описанных выше, - при необходимости, при содействии властей Северной Кореи. Хотя Суд, в свете доступной информации из международных источников, с особой обеспокоенностью отмечает, что Соглашение разрешает репатриацию незаконно мигрировавших граждан Северной Кореи, однако, он должен был оценить, имеются ли в рассматриваемых случаях достаточные элементы, указывающие на реальный риск того, что заявители действительно будут высланы на основании Соглашения (пункт 36 постановления).

Суд отметил, что существование таких соглашений о реадмиссии, которые обычно способствуют исполнению решений о высылке и имеют технический характер, широко распространено как в Российской Федерации, так и в других европейских странах. Процесс возвращения следует рассматривать как единое целое, одним из важных элементов которого являются соглашения о реадмиссии. Отсутствие конкретных процессуальных гарантий в их положениях не обязательно означает, что такие соглашения существуют независимо от обычных процедур принятия решений в отношении выдворения или депортации (пункт 37 постановления).

Суд обратил внимание на следующее - заявители не представили соответствующих, недавних, последовательных примеров и отчетов относительно выдворения Российской Федерацией - исключительно на основании Соглашения - граждан Северной Кореи, незаконно находящихся на территории Российской Федерации. Более того, Суд отметил, что в отношении Ф. и З. в течение нескольких месяцев между отменой решений о предоставлении заявителям временного убежища и датой, в которую были назначены обеспечительные меры, российскими властями не было предпринято никаких конкретных действий по высылке заявителей, а тем более по передаче их северокорейским консульским органам с целью установления их личности и принудительной высылки. Что касается М.Л., то у Суда не было оснований сомневаться в замечании, указанном областным судом в его решении от 7 июля 2020 года, об отсутствии информации о том, было ли готово какое-либо государство принять заявителя (пункт 38 постановления).

С учетом изложенного Суд не счел, что действия, предпринятые властями до указанного времени, позволяют ему сделать вывод или обоснованно предположить, что заявители подвержены риску высылки в соответствии с обычными процедурами выдворения или депортации.

Суд указал на тот факт, что при аналогичных обстоятельствах, когда заявителю не было предоставлено разрешение на пребывание, он тем не менее в силу пункта 1 "с" статьи 37 Конвенции считает нецелесообразным дальнейшее продолжение рассмотрения его или ее дела, и решает исключить его из списка дел, подлежащих рассмотрению. Это происходит потому, что

(i) как было ясно из информации, доступной на момент принятия этого решения (и в течение значительного времени после этого), заявитель не подвергался (и не был подвержен в будущем) риску быть высланным и подвергнутым обращению предположительно в нарушение статьи 3 Конвенции, и

(ii) заявитель мог оспорить в национальных органах власти любое постановление о выдворении, принятое впоследствии.

Суд отметил - ситуация Ф., З. и М.Л. охватывается указанной практикой. Не было оснований предполагать, что заявители не смогут оспорить решение о высылке. Кроме того, Суд подчеркнул: невозможность властей установить личность заявителей - либо в основном по формальным причинам (М.Л.), либо из-за отсутствия доказательств, подтвержденных в судебном разбирательстве (Ф. и З.), - представляла собой дополнительное препятствие для исполнения любого решения о высылке, которое может быть принято (пункт 40 постановления).

Как усматривалось из текста постановления, М.Л. также жаловался на то, что его содержание под стражей в ожидании процедуры выдворения было несовместимо с конвенционными требованиями с точки зрения предсказуемости продолжительности такого содержания под стражей, и что он не имел доступа к эффективному судебному пересмотру его содержания под стражей. Он ссылался на пункт 1 "f" статьи 5 и пункт 4 статьи 5 Конвенции.

Суд повторил, что любое лишение свободы в соответствии со второй частью пункта 1 "f" статьи 5 Конвенции будет оправдано только до тех пор, пока продолжается процедура депортации или экстрадиции. Если такая процедура не будет проведена своевременно, содержание под стражей перестанет быть допустимым в соответствии с пунктом 1 "f" статьи 5 Конвенции. Чтобы содержание под стражей не было определено как произвольное, оно должно на основании пункта 1 "f" статьи 5 Конвенции осуществляться в духе добросовестности; должно быть тесно связано с его основанием содержания под стражей, на которое ссылаются власти; а продолжительность содержания под стражей не должна превышать разумно требуемую для преследуемой цели. Национальные органы власти обязаны рассмотреть вопрос о том, является ли высылка реальной перспективой и является ли содержание под стражей с целью высылки оправданным с самого начала или продолжает быть таковым (пункт 47 постановления).

Суд установил, что срок содержания под стражей М.Л. составил более четырнадцати месяцев. Соответственно, по мнению Суда, и с учетом его выводов о повторяющихся нарушениях статьи 5 Конвенции в отношении иностранцев, задержанных в Российской Федерации с целью их административного выдворения, срок содержания под стражей М.Л. превысил разумно необходимый предел для преследуемой цели - тем более, что он был мигрантом, не имеющим документов, и попытки установить его личность с целью определения государства, желающего принять его, по-видимому, не удались на самом раннем административном этапе. Кроме того, опять же, представляется, что М.Л. не имел доступа к периодическому судебному пересмотру его продолжающегося содержания под стражей в нарушение пункта 4 статьи 5 Конвенции (пункт 49 постановления).

Суд пришел к выводу, что имело место нарушение пункта 1 "f" статьи 5 и пункта 4 статьи 5 Конвенции.

вопросы обеспечения права лица на свободу

и личную неприкосновенность в ходе осуществления

процедуры депортации (выдворения)

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по правам человека по жалобам N 25079/19, 18570/19 "М.Л. и другие против Российской Федерации" (вынесено и вступило в силу 6 апреля 2021 года), которым установлено нарушение подпункта "f" пункта 1 и пункта 4 статьи 5 Конвенции в связи с незаконным содержанием заявителя под стражей в центре временного содержания иностранных граждан (без указания срока такого содержания) и отсутствием у заявителя доступа к периодическому судебному пересмотру его содержания под стражей (более подробная информация об указанном деле изложена выше).

защита права находящегося в местах принудительного

содержания лица на свободу религии

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по правам человека по жалобе N 29290/10 "Коростелев против Российской Федерации" (вынесено 12 мая 2020 года, вступило в силу 12 августа 2020 года), которым установлено нарушение статьи 9 Конвенции в связи с нарушением права заявителя на свободу вероисповедования. Заявитель жаловался на то, что дисциплинарное производство, возбужденное против него за совершение актов поклонения в ночное время и отсутствие у него возможности исполнять свой религиозный долг в исправительном учреждении, нарушали статью 9 Конвенции.

Суд напомнил: "свобода мысли, совести и религии является одной из основ "демократического общества" по смыслу Конвенции. Данная свобода является, в религиозном измерении, одним из наиболее важных элементов, из которых складывается личность верующих и их мировоззрение. Она же является и ценнейшим достоянием атеистов, агностиков, скептиков и незаинтересованных лиц. Плюрализм, неотделимый от демократического общества, который дорогой ценой завоевывался на протяжении веков, зависит от этого права. Эта свобода влечет за собой, помимо прочего, свободу придерживаться или не придерживаться религиозных убеждений и исповедовать или не исповедовать религию" (пункт 46 постановления).

Было обращено внимание на то, что, по мнению Европейского Суда, свобода вероисповедания является, главным образом, вопросом индивидуальной мысли и совести. Данный аспект права, определенный в первом пункте статьи 9 Конвенции, а именно - право придерживаться любых религиозных убеждений и менять религию или веру, является абсолютным и безоговорочным. Тем не менее, как определено далее в пункте 1 статьи 9, свобода вероисповедания включает свободу исповедовать свои убеждения как индивидуально, так и сообща с другими, публичным или частным порядком. Проявление религиозного убеждения может принимать форму богослужения, обучения, отправления религиозных обрядов и наблюдения. Свидетельствование на словах и делах связано с существованием религиозных убеждений. Так как проявление одним лицом его религиозного убеждения может влиять на других лиц, то составители Конвенции квалифицировали этот аспект свободы вероисповедания способом, определенным в пункте 2 статьи 9. Указанный второй пункт предусматривает, что ограничения, налагаемые в отношении свободы исповедовать свою религию или убеждения, должны быть предусмотрены законом и являться необходимыми в демократическом обществе для одной или нескольких законных целей, определенных в данном пункте (пункт 47 постановления).

Суд отметил, что в постановлении от 7 декабря 2010 года по делу "Якубский против Польши", касающемуся доступа буддийского заключенного к диете без мяса, была отражена следующая его правовая позиция: если решение о принятии специальных мер для одного заключенного в рамках системы может иметь финансовые последствия для учреждения содержания под стражей и, таким образом, косвенно влиять на качество обращения с другими заключенными, то должен быть установлен справедливый баланс между интересами учреждения, других заключенных и конкретными интересами заявителя (пункт 48 постановления).

Стороны не оспаривали тот факт, что наложение дисциплинарного наказания на заявителя было равносильно вмешательству в его право на свободу вероисповедания. В этой связи Суд последовательно заявлял, что применение административных или уголовных санкций за проявление религиозных убеждений является вмешательством в права, гарантированные в соответствии с пунктом 1 статьи 9 Конвенции. Кроме того, Суд счел, что дисциплинарное наказание, наложенное на заявителя, даже в такой мягкой форме, как выговор, равносильно вмешательству в его права, закрепленные в статье 9 Конвенции (пункт 50 постановления).

Суд отметил, что заявителю был объявлен выговор за нарушение тюремного распорядка и за игнорирование приказа тюремных надзирателей вернуться на свое спальное место. Исследовав имеющиеся материалы, Суд пришел к выводу: дисциплинарное производство, возбужденное в отношении заявителя, имело юридическую основу в российском законодательстве (пункт 52 постановления).

У Суда возникли определенные сомнения в том, что оспариваемая мера преследовала цели, на которые опирались власти. Однако он счел, что этот вопрос тесно связан с вопросом о том, была ли мера "необходимой в демократическом обществе" (пункт 56 постановления).

Суд вновь заявил, что во время своего тюремного заключения осужденные продолжают пользоваться всеми основными правами и свободами, за исключением права на свободу. Соответственно, по мнению Суда, при лишении свободы лицо не лишается своих конвенционных прав, включая право на свободу вероисповедания, так что любое ограничение этого права должно быть оправдано в каждом отдельном деле (пункт 57 постановления).

Суд установил - из представления властей и выводов внутригосударственных органов властей следовало, что единственной причиной для привлечения заявителя к дисциплинарной ответственности была формальная несовместимость его действий с тюремным распорядком и попытка государства обеспечить полное и безоговорочное соблюдение этого распорядка каждым заключенным (пункт 58 постановления).

Суд признал важность тюремной дисциплины, однако он не согласился с таким формальным подходом, который явно игнорировал индивидуальную ситуацию заявителя и не учитывал требование установления справедливого баланса между конкурирующими частными и общественными интересами (пункт 59 постановления).

Обращаясь к этим конкурирующим интересам, Суд признал, что для заявителя было особенно важно соблюдать свою обязанность совершать акты поклонения в то время, когда это предусмотрено его религиозными убеждениями. Эту обязанность нужно было выполнять каждый день, не в последнюю очередь во время Рамадана (пункт 60 постановления).

Суд не смог усмотреть ничего, что указывало бы на то, что соблюдение заявителем намаза в ночное время представляло бы какую-либо угрозу для порядка и безопасности в тюрьме. Заявитель не использовал опасные предметы и не пытался участвовать в коллективном поклонении в большой группе вместе с другими заключенными (пункт 61 постановления).

Кроме того, продолжил Суд, поклонение заявителя не беспокоило лиц, содержащихся под стражей и тюремную охрану, поскольку он совершал намаз во время одиночного заключения и, насколько можно судить из материалов, представленных Суду, не производил никакого шума или других тревожных факторов. Не было никакого вмешательства в распорядок дня заключенных, включая оказание помощи в проведении следственных действий или участие в слушаниях дел в суде. Наконец, не представлялось, что совершение намаза оставляло заявителя истощенным или могло подорвать его здоровье или способность участвовать в уголовном судопроизводстве (пункт 62 постановления).

Несмотря на доводы властей о том, что заявитель мог совершать поклонения в другое время, чем предписано тюремным распорядком, Суд отметил, что в распорядке, представленном заявителем и не оспариваемом властями, прямо не было указано "время для поклонения" или "личное время", которое могло бы использоваться по усмотрению заключенных. Такая практика противоречила рекомендации Европейских пенитенциарных правил о том, что "тюремный режим должен быть организован настолько, насколько это практически возможно, чтобы заключенные могли исповедовать свою религию и следовать своим убеждениям...". Тюремное руководство вовсе не было лишено возможности уважать желание заявителя соблюдать намаз, принимая во внимание, что в обстоятельствах дела никаких особых договоренностей со стороны правительства не требовалось (пункт 63 постановления).

Суд подчеркнул, что, являясь формой дисциплинарного наказания, выговор не только уменьшал шансы заявителя на досрочное освобождение, смягчение тюремного режима или получение поощрения, но и оказывал сдерживающее воздействие на других заключенных. Пропорциональность этой санкции не была должным образом оценена национальными судами. Последние ограничились расследованием вопроса о том, нарушило ли поведение заявителя тюремный распорядок или нет. Они не смогли определить законную цель оспариваемого вмешательства в свободу вероисповедания заявителя или подвести итоги рассмотрения дела (пункт 64 постановления).

Суд пришел к выводу: вмешательство в свободу вероисповедания заявителя в результате его дисциплинарного наказания не обеспечило справедливого баланса между конкурирующими интересами и было несоразмерно целям, упомянутым властями. Поэтому его нельзя считать необходимым в демократическом обществе по смыслу второго абзаца статьи 9 в конкретных обстоятельствах данного дела. Соответственно, имело место нарушение статьи 9 Конвенции.

вопросы исполнения государством обеспечительных мер,

принимаемых межгосударственными органами по защите прав

и основных свобод человека

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступили неофициальные переводы постановлений Европейского Суда по правам человека по жалобам:

- N 30227/18 "Юсупов против Российской Федерации" (вынесено и вступило в силу 1 декабря 2020 года);

- N 84022/17 "Н.О. против Российской Федерации" (вынесено и вступило в силу 2 февраля 2021 года), которыми было установлено нарушение статьи 34 Конвенции в связи с несоблюдением обеспечительной меры, определенной Европейским Судом в соответствии с правилом 39 Регламента Суда (более подробная информация об указанных постановлениях изложена выше).

В сфере уголовно-процессуальных отношений

защита права лица не подвергаться пыткам, жестокому

и унижающему человеческое достоинство обращению в аспекте

непроведения эффективного расследования

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по правам человека по жалобе N 30227/18 "Юсупов против Российской Федерации" (вынесено и вступило в силу 1 декабря 2020 года), которым установлено нарушение статьи 3 Конвенции в ее процессуальном аспекте ввиду отсутствия надлежащего расследования в отношении предполагаемого жесткого обращения с заявителем при осуществлении его депортации в аспекте непроведения эффективного расследования указанного случая (более подробная информация об этом постановлении изложена выше).

Неофициальные переводы текстов постановлений Европейского Суда по правам человека получены из аппарата Уполномоченного Российской Федерации при Европейском Суде по правам человека - заместителя Министра юстиции Российской Федерации.

В текстах в основном сохранены стиль, пунктуация и орфография авторов перевода.